График работы: ВТ – ВС с 11:00 до 19:00

Михаил Шемякин: в ожидании Ренессанса

Несмотря на то что художник живет много лет за границей и появляется в Петербурге наездами, каждый его визит в наш город становится настоящим культурным событием.

За примерами далеко ходить не надо — недавно Мастер организовал выставку современных художников «Разрез в искусстве» в своем Фонде на Садовой; в мае в Lazarev Gallery на Васильевском острове открылась выставка его собственных полотен, выполненных в жанре жикле, «Трансформация Пикассо», совсем скоро Шемякин наберет свой собственный курс на базе Академии искусств в Воронеже; а в сентябре в Петербурге по итогам конкурса художественных работ откроет выставку «Метафизическая голова. Метафизический бюст». В общем формальных поводов поговорить с живым классиком предостаточно.

— Лет десять назад, оценивая современное искусство, Вы говорили о нем вещи нелицеприятные и вместе с тем ждали некоего Ренессанса. Наступила ли эпоха Возрождения, или нам придется еще немного подождать?

— Нет, не наступила, и всем нам придется еще подождать. А то, что творится в современном искусстве, это, конечно, может вызвать шок у неподготовленного человека, особенно российского. Семьдесят лет отрыва от мирового искусства до сих пор сказывается на наших художниках. Если что-то и делается, то это, к сожалению, — унылое плетение в хвосте, и кроме иронического сожаления у западных критиков так называемое российское искусство ничего не вызывает. Причина ясна – мы в основном стараемся перепевать те мотивы в зарубежном искусстве, которые были исполнены уже наверное лет десять, пятнадцать, двадцать, а иногда и тридцать тому назад. Как каждому новому русскому хочется быть англичанином, носить английские шмотки, иметь западную машину, хочется оторваться от совка…

Все то же самое происходит в головах многих российских художников. А надо бы обратиться к своим истокам, ведь у нас великолепная школа социалистического реализма. Отбросим заказные вещи: Сталин с девочкой, Сталин с кошечкой, портреты жизнерадостных колхозников и колхозниц… Были гениальные мастера. Например, Александр Лабас. Он один из талантливейших художников, представитель советской школы. Тышлер Александр Григорьевич, у которого я учился, один из гениальных художников мирового уровня.

Я уже не говорю о том, от чего мы можем двигаться, от чего фактически двигалось все западное искусство — от русского авангарда. Единственный, кто на Западе воспользовался этим и работал, не скажу, что сильно, а именно ловко — это Эдуард Штейнберг. Он фактически использовал некоторые моменты супрематистов. Он как бы делал своеобразную реплику на картины Малевича и вообще на картины русского авангарда. Такой крупнейший американский художник, как Эльсуорт Келли, тоже двигался от супрематизма: он, увеличивая форматы супрематических поисков, стал использовать холсты размером двенадцать квадратных метров. Теперь они висят в крупнейших музеях Америки… А мы продолжаем смотреть на то, что уже давно сделали американцы, которые отталкивались от нашего же русского авангарда.

Или, допустим, мы смотрим на художественные направления, к которым они пришли, благодаря тому, что семьдесят лет они экспериментировали, а в России эксперименты были запрещены. Но мы берем эксперименты, которые были свойственны им, и переносим на нашу почву. Одним словом — мы подражаем и создаем такое «провинциальное» искусство. Мы «а-ля американцы», а все равно остаемся русскими Ивановыми. А в том, чтобы быть русскими Ивановыми ничего плохого нет…

— Вы сейчас говорили про кризис в российском искусстве. А что, в Европе и Америке ситуация в этом плане другая?

— Безусловно. Там очень много экспериментов, и там есть очень крупные фигуры в современной скульптуре, уровень которых нам, к сожалению, пока еще и не снился. Например, у нас нет такого уровня скульпторов, которые работают с металлом и создают удивительные пространства из стали. Конечно, в такого рода проектах принимают участие крупнейшие спонсоры, потому что работать с конструкциями, состоящими из целых коридоров или лабиринтов высотой метров в двадцать-тридцать, очень тяжело. У нас такого просто нет. Вообще, у нас в области скульптуры ничего не происходит. Какие-то талантливые ребята сидят по мастерским и делают небольшие интересные скульптуры. Но на сегодняшний день государству не очень нужны художники, не очень нужны писатели, и вообще не очень нужны образованные люди.

Искусство в очень сложном положении. Все тянутся к каким-то галереям, а крупных галерей в России просто нет. Да и вообще это совершенно другой мир. И мы должны принимать этот мир таким, какой он сегодня есть и пытаться в нем что-то делать, не оглядываясь на Запад и не пытаясь быть суперсовременными. Мы должны оставаться самими собой. В этом и есть настоящая современность.

— Экспозиция «Разрез в искусстве» — это попытка помочь современным художникам представить свои работы?

— Я хочу развить взгляд людей на современное искусство. Я уже давно занимаюсь исследованием искусства — около пятидесяти лет. Что есть современное искусство и психология человека в нем? Что такое психология художника, психология зрителя… Моя исследовательская лаборатория называется «Институт философии, психологии и творчества». Поэтому все выставки, где я показываю фотографов, художников призваны заниматься разными проблемами.

Проблема, скажем, разреза в искусстве — проблема трещины в столбце, в скульптуре…. Ребята сделали на этот раз одну из интереснейших выставок. Уровень художников вырос за последние годы. Работы, которые мы отбираем, настолько интересны, что мы делаем даже два вернисажа в силу того, что у нас крошечное помещение. Мы, к сожалению, не можем сделать большую выставку, потому что фактически я отдал свою квартиру под образовательный центр. Это помещение было подарено мне Путиным много лет назад под мое жилье и мастерскую. Но работать я могу в тех странах, в которых живу. Заниматься же образованием, помогать молодым и не молодым художникам – это задача более важная для меня сегодня.

— Вы набираете небольшой курс на базе Академии искусств в Воронеже. Условия конкурса известны: кроме стандартных экзаменов нужно предоставить портфолио и творческое кредо в письменном виде. А какой критерий отбора станет для Вас решающим? И о чем Вы будете говорить со своими студентами прежде всего?

— Один из решающих критериев — это степень талантливости в изобразительном материале. И не столько творческое, сколько философское кредо. Я, конечно, с каждым из своих будущих учеников должен беседовать. И я должен знать, понимает ли он, что такое путь художника. Когда ко мне приходят заниматься, я сразу говорю: «Ребята, если вы думаете, что искусство принесет вам деньги, известность, популярность, то лучше обращаться не к мастерам живописи или рисунка, а к мастерам самопиара. Чем глубже вы проникаете в таинства искусства, чем больше растет ваше мастерство, тем больше вероятность, что оно реализуется не в выделанности рисунка, которая ошеломляет зрителя-дилетанта. Оно может выразиться в абстрактном искусстве…

Вы должны понимать, что если сапожник, дизайнер или кондитер улучшает свой навык, то спрос на его продукт растет. А у нас наоборот. Чем глубже мы понимаем идеи и задачи искусства, тем менее мы востребованы и тем менее понятны неискушенному зрителю. Не случайно многие художники получали свое признание уже после смерти. И бывает не сразу, а лет через сто. Ван Гог при жизни продал всего лишь одну картину. Таковы судьбы художников. Нужно быть готовым к тому, что зарабатывать себе на хлеб придется не творчеством. Я в свое время работал чернорабочим, грузчиком. Если вы готовы выполнять любую работу и идти свои путем, если вас такой путь устраивает, значит я могу с вами работать, могу вас чему-то научить». И если человек понимает, что путь художника очень тяжелый и мучительный, тогда у него есть шансы стать моим учеником.

— Какую основную задачу Вы перед собой ставите в воспитании студентов?

— Воспитать пять-шесть человек такого уровня, как я. Передать мои знания и мой опыт. Научить проводить анализ искусства, монтировать книги, посвященные определенной теме, разбираться в современном искусстве, отличать фальшь от действительно серьезного искусства. Сегодня очень сложно даже художнику-профессионалу или искусствоведу разобраться, где спекулянт, а где настоящий сумасшедший экспериментатор… И я верю в глубинку. Я много там работал. Это в основном зоны, куда ссылали политзаключенных.

Если брать Москву и Петербург — здесь народ весьма и весьма подпорчен. В Москве только и есть что разговоры о деньгах. А в глубинке люди еще живут насыщенной культурной жизнью, пусть и бедной в материальном плане. Пока я дышу, пока надеюсь, я хочу хоть как-то помочь воспитать молодых художников и исследователей. Это моя задача.

— Оригиналы экспонатов «Трансформация Пикассо» создавались двадцать-тридцать лет назад. Почему именно сейчас Вы решили выставить эту серию, выполненную в технике жикле?

— Техника жикле была изобретена не так уж и давно. И я экспериментирую с ней уже в течение двух лет. Я стал воскрешать те работы, которые исчезли в неизвестных направлениях, так как двадцать пять лет проработал на суровых контрактах, чтобы выживать. И в тот момент галерейщики не сообщали ни имен, ни адресов тех коллекционеров, которые приобретали мои произведения.

Вы, наверное, видели двухтомник моих работ, а где находятся эти работы, я понятия не имею. Однажды мы приехали в Гонконг и встретили филиппинку, которая случайно сказала, что одна из моих очень важных работ (громадная трехметровая пастель из цикла «Фрэнсис Бэкон») находится в ее коллекции. Слава Богу, что я всегда профессионально фотографировал свои работы, заказывал слайды и вот теперь я восстанавливаю кое-какие вещи. Например, будет восстановлена серия «Карнавалы Санкт-Петербурга», некоторые натюрморты. Благодаря новой технологии, это стало возможным. Конечно, я работаю над каждым листом, потому что приходиться вытягивать свет, что-то менять. Тираж картин небольшой и при этом каждая вещь отличается от оригинала и является практически авторским произведением. Мы, скажем, изменили свет, поменяли фон, усилили акцент на деталях. Если кому-нибудь придет в голову сверять с оригиналом, то он увидит что между оригиналом и картиной, выполненной в технике жикле мало общего. Остается только рисунок, сама композиция. Это грандиозная техника, в которой на сегодняшний день работают несколько тысяч художников и еще больше фотографов.

— Главная задача — сохранить?

— Сохранить, показать. Моих работ очень мало в России. Государство у меня не купило ни одной работы. Если у меня заказывали памятник в России, то опять же заказывало не государство, а частные лица и спонсоры. А министерство культуры никогда ни одного рисунка так и не купило.

— Если Ренессанс в искусстве все же наступит, то где это произойдет?

— Если мы будет серьезно биться, как Александр Невский, то Ренессанс может наступить здесь, как он наступил в свое время в 20-е годы XX века: тогда был создан русский авангард, от которого произошло фактически все современное искусство. А если мы опять будем давить любые проявления духа, не будет помогать и не будем поддерживать очаги искусства, то, конечно, у нас не то что никакого Ренессанса не будет, мы скоро опустимся в первобытно-общинный строй. Хотя, с другой стороны, там тоже были какие-то любопытные вещи.

 

 

Источник — «Ваш Досуг»