График работы: ВТ – ВС с 11:00 до 19:00

Михаил ШЕМЯКИН: Я с малых лет ненавидел Новый год и любой другой праздник

Известный художник рассказал о травмах детства, коллективной вони и перемирии с Гергиевым.

«Меня никто присутствующим не представляет», — пошутил Михаил Михайлович на открытии новой выставки в собственном фонде.

И правда, зачем? Михаила Шемякина, кажется, и так все знают. И гордятся, что именно в Петербурге художник учился, отдал этому городу лучшие годы. В знак уважения именно в Северной столице получил помещение, где проводит уникальные выставки. Одна из них открылась в рамках культурного форума.

ЧТО ДЛЯ ВАС ЗНАЧИТ БЫТЬ ПЕТЕРБУРЖЦЕМ?

— Быть петербуржцем — значит любить Петербург.

О КУЛЬТУРНОМ ФОРУМЕ

— Я считаю, это нелепость — не пригласить Шемякина, когда идут разговоры о проблемах современного искусства. Прожив столько лет на Западе, я, наверное, все же знаю немного больше других. Понимаю, что такое современное искусство — западное и российское, и в каком статусе мы сегодня пребываем, в печальном или радужном, какие есть надежды. Но никому не нужен Шемякин, «не дорос».

Но спасибо, что хотя бы включили в программу «Художник и театр». Так я принимаю участие в этом важном культурном процессе.

О КУЛЬТУРЕ В РАМКАХ ПОЛИТИКИ

— Я присутствовал на нескольких мероприятиях. На концерте услышал «Паганини рояля» — замечательного питерского композитора Каравайчука — впервые вживую. Понял, что присутствую при чуде. Наверное, так себя чувствовали люди, которые слышали концерт самого Паганини, когда одна за другой лопались струны, и он играл на последней. Возникало ощущение, что это гений высшей пробы.

Слышал выступление Мединского, краткое и интересное. После него выступал министр культуры Китайской народной республики, на китайском, но с большим чувством. Это было очень показательно: никого больше не было — ни французов, ни англичан. Грустно, очень грустно. Как сказал недавно Пиотровский, мы созданы для того, чтобы восстанавливать мосты после внешней политики.

О КОНФЛИКТЕ С ВАЛЕРИЕМ ГЕРГИЕВЫМ

— «Щелкунчик» из Мариинки никуда не уходил. Просто его на время припрятали в подвал, когда наша ссора с Гергиевым была раскалена до состояния белого металла. Валера — человек горячий, поэтому он сказал: «Шемякина в моем театре вообще больше никогда не будет!» Денег он мне, конечно, не заплатил и платить не собирается. Но и я не буду подавать на него в суд, хотя пошумел тоже по-кавказски. Но я считаю, что придет время и мы с ним разберемся. А если он такой бедный, то пусть кормит своих детей, покупает манную кашу на мои деньги, я только рад буду.

Мой «Щелкунчик» — один из самых денежных. Знаю, что несколько спектаклей будет в январе, билетов уже нет.

Я поставил в Мариинке три спектакля: «Щелкунчик», «Метафизический балет» и «Кроткая». Отвечал за декорации, костюмы и часть либретто. На премьере мы с Гергиевым вместе выходили на сцену, нам дарили цветы… А потом я имел неосторожность или, можно сказать, глупость возражать против Мариинки-2, потому что не люблю разрушения истории. На том месте когда-то были мастерские, где работал я, великие Бенуа, Лансере… Вдруг вспыхнул пожар, сгорели декорации… Можно же было восстановить?!

О ТАНЦАХ С СОБАКАМИ

— На выставке есть эскизы и к «Щелкунчику», и к балету «Коппелия», который из-за нашей с Гергиевым размолвки в Петербурге пока никто не видел. Я создавал его для Вильнюсского театра оперы и балета.

Балеты я делаю авторские: сам пишу либретто, работаю над декорациями, костюмами — до последней пуговицы на мундире. И отвечаю за постановку некоторых па. Иногда сам придумываю танцы. Так, в «Коппелии» есть танцующий мопс. У меня дома живут собаки. Все они танцуют. Мопс Бубу обожает это делать за кусочек сыра. Второй, Жужу, уже переел и двигаться не может.

Как-то сидели и пили чай с Кириллом Симоновым, который ставил спектакль. Я говорю: «Посмотри, как танцует мой мопс!» Дал Бубу сыр, он завертелся. И я решил сделать такой танец. Мы поставили забавную сценку. Мои мопсы в балете вызывают аплодисменты. Вдруг Гергиев окончательно размякнет, пригласит этот балет, тогда вы его увидите.

О НЕЛЕГКИХ 60-Х

— Обычно, когда человек стареет, он начинает брюзжать. Ему кажется, что все плохо, культура и нравственность в упадке… Почитайте писателей XVIII — XIX веков, а иногда и более древних, — все они считали, что человечество катится в пропасть. И я присоединяюсь к этому хору. Конечно, тот мир, в котором я жил в 1960-е годы в Ленинграде, кстати, про себя мы город всегда называли Питером, безусловно, был другим. Мы были молодые, все воспринимали радужно. Но бывали и депрессии. Людей сажали в сумасшедшие дома не только потому, что они левые, многие действительно страдали от депрессии. Было серо, сыро — все на букву «с».

С другой стороны, была интересная подпольная духовная жизнь. Мы были нищими, надежд никаких не было. Мы даже не мечтали выставляться… Уже потом пришли какие-то квартирные выставки… А у нас все было гораздо страшнее и опаснее. Тем не менее жили духовной жизнью. Могли ночами сидеть на кухне, обсуждать философов…

О СОВРЕМЕННЫХ СТУДЕНТАХ

— Сейчас я принял профессорскую должность института искусств в Воронеже. На днях туда уехали восемь студентов, которых я отбирал по всей России. Очень талантливые ребята, буду их вести шесть лет. В нашей группе один окончил медицинскую академию, врач-терапевт. И он единственный, кто мог ответить, кто такой Карло Кривелли, Матиас Грюневальд, феррарская школа… Или Майлз Дэвис, это уже из области джазовой музыки.

А остальные ребята, к сожалению, ничего не знали. Я не вхожу в ура-патриотические общества, но был просто поражен незнанием этих ребят даже своего искусства, российского. До такой степени, что они представления не имели, кто такой Леонид Утесов, Клавдия Шульженко, Марк Бернес! Мой друг Высоцкий и я — мы их обожали! И вот у меня появилась такая программа: я заставляю студентов слушать, чтобы они знали, чем дышала Россия совсем недавно. Это же великие голоса, это душа! Настоящий дух.

ОБ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

— Меня иногда упрекают: ты защищаешь КГБ… Это ведомство меня и сажало, и спасало. Сажало по доносам моих коллег-художников. Интеллигенция — это сложный коктейль. Тут и зависть, и недоброжелательство, и легкое сумасшествие, и желание истребить самого себя собственным искусством.

Недавно Говорухин сказал: все зло от интеллигенции. Ему бы еще повторить слова товарища Ленина, что интеллигенция — это не мозг нации, а ее г…но, и попал бы в ленинскую струю.

Сейчас в среде интеллигенции происходит что-то чудовищное. Недавно читал статью, по версии автора, то, что произошло в Одессе, — все сделали шестидесятники! Высоцкий, Шемякин, Вознесенский, Ахмадулина, оказывается, подготовили злодеев! Есть разница между коллективной вонью и подъемом духа, но многие путают, к сожалению. Если бы двадцать лет назад кто-то сказал, что крестьяне будут убивать крестьян, славяне — славян, то решили бы, что человек нуждается в принудительном лечении. А сейчас этот абсурд стал реальностью.

Все мы — смешные актеры в театре Господа Бога. Иногда театр бывает комичным, иногда трагичным, иногда абсурдным, после которого даже Ионеско (основатель театра абсурда. — Прим. ред.) — просто реалист, как Чехов!

О ДЕТСТВЕ

— Моя жизнь тесно связана с искусством. Мама была актрисой кино, училась в театральном институте у Бориса Зона, снималась с Черкасовым, Бабочкиным. Ушла на фронт, а когда мы вернулись из Германии, работала в Кукольном театре имени Деммени. Театральная жизнь меня окружала со всех сторон.

Отец был создателем ансамбля военной пляски джигитов Северного Кавказа. Я там танцевал в свое время. Но отец был тяжелый алкоголик, поэтому Новый год и любой другой праздник я ненавидел с детских лет. В эти дни отец избивал мать всем, что попадалось под руку. Эти воспоминания детства, конечно, со временем стираются, но накладывают отпечаток. Я не люблю праздники, люблю будни.

Мы с Сарой (жена. — Прим. ред.) отмечаем Рождество. Сара протестантка, поэтому мы всегда ходим в собор на рождественскую мессу. Половина моей семьи — выходцы из Испании, служившие во флоте, они были католиками. Поэтому я прекрасно себя чувствую и в католическом храме, и в православном, куда, помню, ходил мой дядя в Ковенский переулок.

Я когда-то был послушником в монастыре. А мой отец в детстве был мусульманином, поэтому я себя уютно чувствую и в мечети. И с буддистами мне хорошо.