Эхо Москвы опубликовало интервью с Михаилом Шемякиным в рамках программы «Культурный шок».

К. ЛАРИНА: Начинаем программу «Культурный шок». Добрый день, у микрофона Ксения Ларина. А в гостях у нас сегодня человек-шок, именно поэтому он сегодня один в нашей передаче, в которой обычно у нас дискуссии проводятся. Здесь без всяких дискуссий. У нас в студии художник и скульптор Михаил Шемякин. Добрый день, Михаил.

М. ШЕМЯКИН: Добрый день.

К. ЛАРИНА: Михаил Шемякин не часто приезжает в Москву, хотелось бы почаще. Но на сей раз повод такой торжественный, практически государственный, поскольку из рук президента получил Орден дружбы за вклад в российскую культуру, в составе делегации иностранцев, которые по мнению руководства РФ на поприще созидания ценностей культурных, в том числе и в России, получили каждый свой орден. Не знаю, как Михаил к этому относится. Это первая Ваша награда российская государственная? Государственная премия была, да?

М. ШЕМЯКИН: Государственная премия, которую торжественно повесил мне на грудь ещё покойный Борис Николаевич Ельцин. Он продержал год этот орден, потому что он сказал: «Михаил, я хочу сам его повесить». Потому что фактически я был отвергнут комиссией по присуждению государственных премий. Но когда Ельцину принесли на подпись списки кандидатов утверждённых, он первым делом спросил: «А почему здесь нет Шемякина?» Ему сказали: «Он отстранён, недостоин».

Тогда он сказал, что есть один голос президента и одна номинация, которую имеет право сам президент присудить. И он сказал: «А я ему присуждаю».

К. ЛАРИНА: Кстати, это дорогого стоит, такое решение. Это приятно. Сегодня мы с вами встречаемся 7 ноября, это просто такая ирония судьбы. И когда-то это был большой советский праздник в Советском Союзе. Я поэтому не могу избежать этого вопроса. Скажите, пожалуйста, а что для Вас советская власть и Советский Союз?

М. ШЕМЯКИН: Советский Союз – это та система или та страна, нынче распавшаяся, к сожалению, очень быстро и не вовремя, в которой я имел честь родиться, и которую защищал мой отец, получив за её защиту шесть боевых орденов Красного знамени.

К. ЛАРИНА: В 13 лет первую награду получил.

М. ШЕМЯКИН: В 13 лет он получил первый орден Боевого Красного знамени. Он был командующим взводом, он с 9 лет в армии, он сын полка и воспитаний маршала Жукова. Из армии он вылетел после того, как Жукова травили, шесть или пять офицеров, в основном это были люди с Северного Кавказа, приехали на дачу и засвидетельствовали преданность маршалу, зная, что через неделю они будут из армии выброшены. И отец пошёл на это. Для меня Советский Союз – это история моей жизни. Это история народа, к которому я принадлежу и к тому же русскому, к тому же кавказскому.

И понимаю, что, как правильно сказал недавно Владимир Путин, он сказал, что те люди, которые не болеют, не скучают за Советским Союзом, у тех нет сердца, а те, которые мечтают его восстановить, у тех нет головы. Я считаю, что он вообще очень часто остроумно высказывается. Он сказал очень правильно, я могу под этим подписаться. Было много-много плохого. И было в тот же момент много-много хорошего. По крайней мере, я считаю, что во время Советского Союза простой человек был более защищён социально, нежели сегодня.

То есть, сегодня, чем старше становится человек, тем он беззащитнее в России, тем он ощущает себя более ненужным, потом эти возрастные сейчас болезни – «принимаем на работу до 30-35 лет». Это полный бред! Это то, чего, я прожил уже 40 лет в изгнании и я с этим подобного вида маразмом ещё никогда не сталкивался. Но, к сожалению, Россия была 70 лет оторвана от западного мира. Художники, музыканты, люди искусства были оторваны от мировой арены искусств.

Поэтому многие вещи происходят из-за того, что мы даже не знаем, как люди шли к демократии, как создавались законы, как их нужно было уметь соблюсти. Поэтому в раздрызганном состоянии сегодня находится Россия. К сожалению, жертвой падают простые люди. Когда я был на своей малой родине, в Кабардино-Балкарии, где меня встречало 12 тысяч моих родственников Кардановых, потому что фамилия моего отца Карданов. Я прилетел в Москву и у меня журналисты спросили, что меня прежде всего поразило на Северном Кавказе?

Я сказал, что меня прежде всего поразило отношение к пожилым людям. Я увидел, что чем старше человек на Кавказе… Старейшине нашего рода было 114 лет. Он ещё ухаживал за моей супругой и каждый день он говорил: «Я обязан сидеть на торжествах». Я сидел со старейшинами, мне выпала честь, я сам член родового комитета и я видел этих старцев и чувствовал, что каждый из них гордится своим возрастом, он его не стесняется, он понимает, что чем он старше, тем он уважаемей. Вот это меня поразило, потому, что чем старше человек в России, тем он беззащитней.

К. ЛАРИНА: «Скорая» не берёт даже, даже не приезжает.

М. ШЕМЯКИН: Я слышал об этом. До чего ж мы дошли! Постоянно крича о своей духовности, о своей бесконечно доброте! А где она, эта доброта? Она что, проявлена на детях несчастных? Я сколько раз, когда приезжаю сюда, что 200-300 детей отравляются какими-то молочными недоброкачественными продуктами, болеют. Фактически я считаю, что против российской нации идёт геноцид.

К. ЛАРИНА: Со стороны кого?

М. ШЕМЯКИН: Он был с 1917 года, но не в таких ужасных форматах.

К. ЛАРИНА: Ну, геноцид – это сознательное деяние. Тут трудно…

М. ШЕМЯКИН: Я думаю, что сознательно, не сознательно, мы говорим о самом факте. Идёт истребление российского народа. Я не говорю о национальностях. Гибнут так же и татары, гибнут так же и евреи, бедные-несчастные, которых тут тоже хватает, гибнут кавказцы, всем плохо. И все слышат только одно – скоро будет хорошо. Я никогда нее забуду первое выступление Владимира Владимировича Путина на Новый год. Вышел такой худощавый симпатичный парень, который сказал печальным голосом, с печальными глазами, он может это делать здорово.

Посмотрел на нас с экрана и сказал: «Я знаю, что сегодня не все россияне могут сесть за праздничный стол, уставленный яствами. Но я верю, что скоро, через несколько лет мы все будем усаживаться за праздничный стол, все мы будем жить в достатке и довольства…» ля-ля, тра-ля-ля. И потом пошёл на великолепный кремлёвский банкет. Вы сами понимаете, что это такое. И вот прошли годы, два правления он уже отгрохал.

Я уверен, что народу, который садится за праздничный стол, становится всё меньше и меньше.

К. ЛАРИНА: Скажите, пожалуйста, а кто вообще из российских политических деятелей, не обязательно современности. А вообще, в истории, вызывают у Вас уважение? Или так всегда было, что власти по-настоящему, которая бы уважала свой народ, а не относилась к нему столь высокомерно и снисходительно, всегда такая была власть?

М. ШЕМЯКИН: Нет. Один из любимых моих императоров и правителей России, несмотря на всю многогранность, где грани бывали иногда предельно жестокие и предельно странные, страшные, но тем не менее, это один из любимых моих императоров – это Пётр I, который создал флот, регулярную армию, и для которого не существовало, из какой среды выходит его соратник. Вы знаете прекрасно, что у него были и евреи крещёные, Шахиров, который руководил всеми финансами, который был его советником. Меньшиков, который торговал пирожками, калмык, который стал адмиралом.

Для него самое главное было понять, в состоянии человек принести пользу своей родине, этот человек был приближён, обласкан и самое главное – имел возможность применить свои способности. Спрашивать сегодняшних правителей что-либо подобное просто было бы смешно.

К. ЛАРИНА: Ну почему? Они тоже, по-моему, самый главный критерий – это степень лояльности.

М. ШЕМЯКИН: А мы говорим о степени талантливости и о степени работоспособности. То есть, разные взгляды были у Петра Великого и у нынешних власть имущих. Это же сплошная идёт семейщина.

К. ЛАРИНА: Сегодня очень много разговоров о патриотизме. Что есть патриотизм? Как-то сейчас озаботились воспитанием молодого поколения, которое ничего не знает и не помнит о русской истории. Как Вы для себя это понятие определяете и являетесь ли Вы патриотом России? Спрошу высокопарно.

М. ШЕМЯКИН: Последний вопрос излишний, по-моему. Столько служить, сколько я служу России… Меня иногда спрашивают: «Ну как, Вы же всё-таки сидели в самых страшных сумасшедших домах, на принудительном лечении, обыски, принудительные работы, изгнание. Вы затаили какую-нибудь боль, обиду?» Я считаю этот вопрос излишним. Во-первых, мои страдания по сравнению с теми страданиями, которые испытывали люди в 1937 году – это детский лепет. А во-вторых, родину, как родню, не выбирают.

Конечно, свои угловатости, свои проблемы, но я служил России и буду ей служить. И наверное, служу и делаю для неё больше дел, живя даже в изгнании, нежели если бы я здесь продолжал бороться с чиновниками, аппарат которых вырос по сравнению с совком во столько раз, что даже не представляешь, как здесь люди существуют.

Что касается суеты вокруг патриотизма, то она меня больше настораживает и пугает, нежели радует. Потому что мы всё-таки выросли на ура-патриотических лозунгах. И если это вдалбливается с детских лет, если это не преподносится так, что это можно полюбить и поверить, и понять, что это необходимо, тогда это приносит только зло. Мы все были воспитаны, что слово «бизнесмен», «бизнес», «деляга», «карьерист» — это была позорная кличка.

Мы говорили, что мы, советские, самые лучшие, бескорыстные, мы самые добрые. Забота о детях, о стариках. Старикам везде у нас почёт. Мы вырастали на этих песнях. И дали чуть-чуть свободу. И поняли люди, что в основном-то эта лживая пропаганда, которая впихивалась, она вызывала недоверие. И в мгновение ока вдруг выяснилось, что у нас существуют и мафиозники, и отстрелы, безобразное отношение.

А как воспитывались 70 лет? Вроде должны были самые лучшие, и плюс ещё дали свободу! Мы должны были на сегодняшний день ангелами. А фактически бес за бесом скачет по Москве, по Петербургу, разрушает столицу, великий Санкт-Петербург, издевается над народом. Поэтому я считаю, что здесь подходить с квасным патриотизмом очень и очень опасно.

К. ЛАРИНА: Почему за эти годы свободы, мы условно это называем после 1991 года, всё-таки, нет ощущения гражданского общества, граждан. Почему по-прежнему люди выбирают между свободой и несвободой несвободу и продолжают жить как подданные, а не как граждане. Способные что-то изменить в стране?

М. ШЕМЯКИН: Во-первых, рабство нужно десятилетиями из себя вытравливать, оно въелось в кости. Вот в чём проблема. А потом создаётся новая система, при которой рабство так же процветает. Вы сами прекрасно знаете, что на сегодняшний день простому человеку и делать нечего. И меня даже не это расстраивает. Ведь мы, художники, люди, которые чувствуют кожей многое. Я иногда прохожу по улице и возвращаюсь совершенно разбитым, потому что я вижу такие измученные или злые или какие-то бесоватые физиономии, что становится страшно и больно за людей.

Самое главное, что я вычитываю постоянно, что люди не чувствуют, что они живут у себя дома, что они защищены. Они прекрасно понимают, что сегодня какой-то банде новых русских понравился их старый дом, в котором они выросли в Петербурге, выросли их дети, растут внуки, но вдруг решено, что это лакомый кусочек, как выражается г-жа Матвиенко, когда я сказал, что постоянно идут наезды на мою мастерскую, которую мне выделил Путин, постоянно пытаются у меня её отобрать, закрыть, хотя я там не пишу картины, а пропагандирую российское искусство, делаю детские выставки.

У нас работает фонд в помощь интеллигенции России. И тем не менее, пытаются всё время отобрать, отнять, какие-то палки… закрыть, потому что, якобы, стены не так выстроены. Я знаю прекрасно, что люди сегодня знают. Решили сделать гостиницу – вас вышвырнут в новые районы, и никто не в состоянии защитить свой угол, потому что скажут, что дом в аварийном состоянии. Спорить бесполезно.

Если раньше хоть какая-то была законность, сегодня и в снах людях о ней позабыли.

К. ЛАРИНА: А как бы Вы определили, что за строй существует сегодня в стране? Это капитализм, демократия, социализм, коммунизм?

М. ШЕМЯКИН: Это такой бедлам…

К. ЛАРИНА: Страна бандитского капитализма. Это тот самый капитализм, о котором мечтали.

М. ШЕМЯКИН: Нет. Я прожил 30 лет в Америке, в стране настоящего капитализма, поверьте, нигде я себя так защищено не чувствовал, как живя в Америке. Если я, не дай бог, заболел, я знаю, что медицинская страховка, меня будут лечить лучшие врачи, я знаю, как живут ветераны войны там. Я знаю, что многие ветераны войны, когда говорят об Америке, говорят со слезами. У моего друга отец лётчик, 280 боевых вылетов. Были парализованы ноги, он умирал в Одессе, гнил просто. Если бы мы его не вытащили, где Америка ему дала и двухкомнатную квартиру, 24 часа в сутки сиделку, большую пенсию, он бы просто сгнил и помер в этой Одессе.

К. ЛАРИНА: как сгнили и померли огромное количество людей. А сейчас последнее у нас новшество по поводу обещаний, как мы будем жить завтра. К 2010 году обещали наконец дать всем ветеранам отдельные квартиры. Это, конечно, звучит как издёвка, потому что ветеранов остались считанные единицы, но сам факт, что 65 лет прошло…

У нас сейчас Новости, потом продолжим нашу встречу. В гостях у нас Михаил Мемякин. Программа открыта и для вас, дорогие друзья, напомню — +7-985-970-45-45 и телефон прямого эфира 363-36-59.

НОВОСТИ

К. ЛАРИНА: В гостях у нас сегодня художник и скульптор Михаил Шемякин. Я хочу напомнить биографию нашего гостя, поскольку, всё-таки, не поп-звезда у нас в гостях, а человек серьёзный. Я редко это делаю в эфире, но биография тянет на отдельное художественное произведение по своей плотности событий, которые там происходили, по своим сюжетам драматичным. Как было сказано Михаилом Шемякиным, его отец происходит из княжеского рода Кардановых. Отец Михаила Шемякина с юных лет воевал в Красной армии и в 13 лет получил Орден Боевого Красного знамени.

Мама актриса Юлия Предтеченская, большую часть детства Михаила Шемякина прошла в оккупированной Восточной Германии, в ГДР затем, в 1957 году вернулся обратно в Союз, в Ленинград, поступил в среднюю художественную школу при институте живописи, учился в институте живописи. Скульптуры и архитектуры им. Репина до 1961 года, был отчислен, как сообщает нам Википедия, «за эстетическое развращение однокурсников». Затем с1959 по 1971 год работает в качестве лаборанта, работает реставратором и такелажником в Эрмитаже.

М. ШЕМЯКИН: Ну, не реставратором.

К. ЛАРИНА: Такелажником. В 1971 году уезжает из СССР, жил в Париже, в Америке.

М. ШЕМЯКИН: Высылается.

К. ЛАРИНА: Тут ещё пропущено, что в 70-е годы было принудительное лечение в клинике?

М. ШЕМЯКИН: В 60-е.

К. ЛАРИНА: Скажите мне пожалуйста, отец, что называется, боевой комиссар Красной армии. Я так понимаю, что воспитание было абсолютно таким патриотическим и советским.

М. ШЕМЯКИН: Военизированным.

К. ЛАРИНА: Это чувствуется, осталось в облике внешнем дань памяти традициям семейным. Вы сказали до передачи, что никогда не считали себя диссидентом, а были инакомыслящим. Когда глаза открываются у молодого человека, который всё детство прожил в военном городке? Я так понимаю, что в Германии Вы жили с отцом в этой военной миссии.

М. ШЕМЯКИН: Я жил в интернате для детей военных. Я учился в закрытых заведениях.

К. ЛАРИНА: Приехали в советский Ленинград в 14 лет.

М. ШЕМЯКИН: Приехал в советский Ленинград, потому что отец вынужден был уйти из армии, я поступил в среднюю художественную школу и с той поры у нас связь с отцом была прервана, потому что отец фактически почти до самой смерти со мной не разговаривал, поскольку он считал, что я нарушил нашу родовую традицию. Видеть своего сына каким-то интеллигентом – это был для него острый нож. Он считал, что я должен быть военным. Мы сидели тысячу лет в седле. По крайней мере, я был сначала отправлен в Суворовское училище, предлагалось Нахимовское.

Но я хотел быть художником. И для отца это был большой удар. Что говорить об открытии глаз на мир, я прежде всего не диссидент, если на что-то открылись мои глаза в юности, в раннем детстве. В 12-13-14 лет, это глаза на то, что педагоги преподают нам не совсем полную программу. Я вдруг выяснил, что существовал великий Ван Гог, Сезанн, Ренуар. А в те годы эти художники были фактически запрещены.

К. ЛАРИНА: А откуда информацию Вы брали в то время?

М. ШЕМЯКИН: Ой… Я был довольно большим докой, я полез в энциклопедии и там, кроме коротких справочек о том, что они гады, воспевающие буржуазное искусство и представителей его, ничего не было. И вдруг я подумал, что если порыться в старых энциклопедиях? И как раз шли на уничтожение старые издания, они были зелёные с красным, очень красивые. И там на всех художников, которые меня интересовали, я нашёл не только статьи хвалебные, нашёл их биографию и главное – репродукции. И таким образом я впервые знакомился с Ван Гогом, с мастерами, с футуризмом и прочими вещами, которые в то время были исключены из программы.

Ведь на сегодняшний день, когда я захожу в магазин книг, я понимаю, что многим книги не по карману. Я знаю библиотеки, которые говорят, что отправляют назад подарки, у них нет денег принимать даже подарки, заплатить пошлину. Библиотека Академии Художеств, которая меня воспитала. Поэтому я понимаю, что сегодня если у вас есть деньги, вы можете покупать те книги, которые нам и не снились. Книги по искусству в то время у нас были обозначены специальными значками. Треугольник – имели право смотреть люди с 10-летним партийным стажем. Тот же Пикассо, Хуан Миро.

К. ЛАРИНА: А почему с 10-летним партийным стажем?

М. ШЕМЯКИН: А кружок – это люди с 5-летним партийным стажем. Треугольник – никому, кроме высшей профессуры и супер-проверенным коммунистам не давать.

К. ЛАРИНА: То есть, типа их с пути не собьёшь.

М. ШЕМЯКИН: Вы знаете, к запрещённому плоду больше тянутся. Поэтому, конечно, мы знакомились с молодыми библиотекаршами, заводили платонические романы и когда начальство уходило, буквально чуть ли ни в трусах девушки выносили книги, чтобы мы могли их полистать. Так мы знакомились с современным искусством. Сегодня можно всё купить, но интереса очень мало, к сожалению. Интерес в глубинке. Здесь молодёжь немножко иная. Я работаю со студентами, в аспирантуре, у меня занимаются в основном художники из Ханты-Мансийска, я много работаю с Красноярском, делаю мастер-классы. Там народ ещё не загнивающий. И у меня большая вера в глубинку России.

К. ЛАРИНА: А когда Вы впервые столкнулись лоб в лоб с государством?

М. ШЕМЯКИН: В 16 лет я впервые был вызван на допрос, большим пальцем перед моим носом человечек покрутил и сказал, что «таких гадов, как Вы, мы иногда размазываем по стенке. Будешь дальше показывать репродукции и много говорить о современном искусстве, растлевать своих однокашников, поступим с тобой очень сурово».

К. ЛАРИНА: То есть, кто-то донёс?

М. ШЕМЯКИН: Вы знаете, в основном доносили педагоги, потому что они явно видели, что человек увлекается. Если мы уходили на переменку или посидеть у тех же сфинксов, у нас делали осмотры наших папок с рисунками. И сразу брали на заметку. Например, те люди, которые жили в интернате, я был домашний ребёнок, приходил, у нас за увлечение русской иконой, тем же Ренуаром, однажды ночью подъехала машина «Скорой помощи» и мальчишек 12-13-14 лет погрузили в машину и отвезли в психиатрическую больницу.

И когда ребята вышли, конечно, многие были подпорчены медикаментами. Потому что держали от двух до шести месяцев. Потому что считалось искажение взглядов на мир и психика считалась в большой опасности. Вот такие проходили дела. Карательная медицина – это уже было потом.

К. ЛАРИНА: А есть объяснение, почему гораздо большую опасность в тоталитарном государстве представляют свободные художественные взгляды, чем политические лозунги?

М. ШЕМЯКИН: Потому что интеллигенция всегда несёт какой-то свет. Это люди ночного дозора. А чаще всего в правительстве, я часто вижу иногда фотографии, не буду вслух опубликовывать, но видишь перед тобой бес, скошенные зенки, не хватает только рогов и хвоста. Может быть они и прячутся в шикарном английском костюме, а рога отпилены. Просто у них какое-то феноменальное чутьё. Ведь если брать историю репрессий, фактически истреблялись лучшие поэты, писатели. Чем был опасен для Советского Союза Квитка-Основьяненко, замечательные детские писатели, художники?

Но именно на них обращают внимание, потому что любой талантливый человек он где-то носитель света. Как бы внешне мы ни смотрели, здесь репрессии, здесь Ленин, но фактически идёт вечная борьба между светом и тьмой, злом и добром. Люди, которые принадлежат добру, они часто преследуются гораздо больше.

К. ЛАРИНА: Но есть же и другая интеллигенция, которая готова переступить через всё.

М. ШЕМЯКИН: А она не трогалась. Она была осыпана почестями. Когда меня выгонял полковник госбезопасности, недавно только узнал его настоящее имя, всегда в молитвах его поминаю, это Попов. Когда меня изгоняли, он сказал: «Вы понимаете, мы с дочкой собираем Ваши работы, гравюры, когда они появляются в лавке художников. Но я Вам должен сказать, что Союз художников жить Вам не даст. Мы вынуждены будем Вас посадить». И когда мне говорят: «Ты сидишь с гэбэшником Путиным, пьёшь чай, как тебе, диссиденту, не ай-ай-ай?» Я говорю, что никогда диссидентом не был и когда меня выгоняли, Путин ещё при всём желании не мог принять в этом участия.

Меня в основном выдавили из страны мои собратья по кисти, перу и резцу. Поэтому губила интеллигенцию сама же интеллигенция. То же самое было в Союзе композиторов. Травили мои друзей – Борю Тищенко, Банщикова, Слонимского Сергея Михайловича, гениального композитора. Поэтому мы сами себя и уничтожали.

К. ЛАРИНА: Вас провожали друзья, когда Вы уезжали?

М. ШЕМЯКИН: У меня условие было поставлено госбезопасностью. Я даже не имел права сообщить родителям о том, что я улетаю навсегда. Мне дали 50 долларов и была подписка о том, что я объявлюсь у родителей на горизонте, спустя два месяца после пребывания за границей. Мне было запрещено взять с собой даже маленький чемоданчик.

К. ЛАРИНА: То есть, ни картины, ничего не могли взять?

М. ШЕМЯКИН: Какие картины! Я единственное сказал, что без собаки не уеду. У меня был боксёр и мне сказали: «Такие породы нельзя вывозить». Я сказал, что тогда я точно не уеду. Поэтому боксёр уехал вместе со мной. А так нет, мне ничего не позволили вывезти. Поэтому у меня в Москве, потому что весь ералаш был уже в то время, московское КГБ не было осведомлено о моём изгнании. И поэтому когда на границе в таможне увидели, что человек улетает навсегда без чемодана, с авоськой, в которой лежат сушёные фрукты, два ножичка и доска для резки мяса, это мои любимые вещи для натюрмортов, и какие-то картинки, они подумали, что я вывожу бриллианты.

Поэтому с меня сняли сапоги, расковыряли подошвы, потом мне Игорь Дмитриев подарил как бы символически картуз, новодел, но XIX века. Вскрыли подкладку картуза, разорвали козырёк. Я спросил у этих ребят: «А что вы ищите?» Они у меня спросили: «А ты что, мясник?» Они вытащили эти ножички… «Я художник». Тогда один из них многозначительно повертел пальцем у виска, подмигнул и сказал: «Так он же художник! Сумасшедший!»

И мне сказали: «Что ж ты, парень, раньше не сказал? Беги к самолёту, уже трап отъехал». И я под неодобрительные взгляды, запыхавшись, с разорванной фуражкой, с сапогами повреждёнными, влез в этот самолёт.

К. ЛАРИНА: Скажите, пожалуйста, не можем мы обойти тему Владимира Высоцкого, в школе вас судьба связала накрепко, на всю жизнь и я думаю ,что это останется надолго, история ваших взаимоотношений. А Вы с ним на эту тему говорили, на тему возможной эмиграции? Когда Вы уже были там, а он приезжал в Париж.

М. ШЕМЯКИН: Говорили, конечно, безусловно. Например, Володю потрясла Америка. Когда он приехал, он встретился с Бродским, Бродский подарил ему книгу, написал «Большому русскому поэту». И Володя меня изводил в течение месяца, тыкая пальцем в эту подпись и кричал: «Ты видишь, Бродский назвал меня большим поэтом!» Он очень комплексовал, потому что ему комплексы довольно сильные навязали Вознесенский, Евтушенко…

К. ЛАРИНА: Большие советские поэты.

М. ШЕМЯКИН: Да. Которые меня трепали нежно по плечу и говорили, наклонившись к уху: «Не надо рифмовать «кричу – торчу». Мы говорили, но Володя прекрасно понимал, что его может ждать судьба Галича, с которым я тоже дружил. Потому что первый концерт Галича – это был полный зал, люди стояли на улице, второй концерт – ползала, а третий концерт – не набрали даже трети, потому что он был совершенно чужой для старой эмиграции. Ну и кончилось очень печально, потому что он пытался издать свои пластинки сам, купил радиоаппаратуру, а поскольку читать не умел ни на каком языке, неправильно что-то подключил и его, к сожалению, убило током. Там кричали, что убил КГБ.

Полная ерунда. Я хорошо его знал, знал его супругу. Так что Володя мечтал сниматься в кино, да, был сценарий Володарского «Каникулы после войны», Депардье должен был играть французского офицера, Володя русского, Даниэла Брыльски должен был играть поляка. Очень интересный сценарий. Но, к сожалению, его неожиданный… вернее, ожидаемый уход из жизни случился. И этот фильм не был осуществлён. Но он понимал прекрасно.

Хотя после Америки он говорил: «Мишка, нам нужно жить с тобой только там». Потому что его поразила динамика. Не знаю, чем бы он там занимался, но он понимал, что в Западной Европе ему делать нечего абсолютно.

К. ЛАРИНА: В этом смысле художнику, в буквальном смысле художнику легче наверное.

М. ШЕМЯКИН: Мы ведь работаем и с Азией, я выставлялся и работал и с Сеулом, Корея, Япония, многие годы и выставлялся, и летал туда. Мы говорим на особом языке, поэтому у нас языкового барьера нет. Конечно, все люди, которые пытаются работать в том же Голливуде, возьмите несчастную судьбу Савелия Крамарова, с которым я дружил, которому сделал памятник. Его трагедия была в том, что он был абсолютно не востребован. Проблема не в том, что он был бесталанный, он был необычайно талантливый человек, но акцент… Вы не можете после 40 лет, если вы не носитель языка, вы прогораете в этом плане сразу.

К. ЛАРИНА: Хорошо, когда балет, когда есть живопись, когда можно делать что-то руками и молча.

М. ШЕМЯКИН: Да.

К. ЛАРИНА: Или танцевать, как Барышников, который блестящий представитель русской культуры. Михаил, я всё-таки обещала включить телефон. Давайте несколько звонков послушаем, если Вы не против. Наш телефон 363-36-59, хотя масса вопросов у меня ещё есть к нашему уважаемому гостю, но, тем не менее, даю вам возможность задать вопрос. Алло! Здравствуйте!

СЛУШАТЕЛЬ (по телефону): Здравствуйте! Я из Петербурга, меня зовут Григорий. Я хотел спросить у Михаила. Михаил, помните ли Вы Ваше посещение Манежа пять лет назад, на 15-летие Пушкинской, 10, экспозицию Коли Васина, посвящённую Храму Любви, мира и музыки Джона Леннона? Вы говорили тогда, что будете рассказывать везде про эту идею. Удалось ли Вам кому-нибудь об этом рассказать?

М. ШЕМЯКИН: Я говорил и показывал проекты, не забыл об этой очень интересной идеи.

К. ЛАРИНА: Коля Васин – это битломан знаменитый.

М. ШЕМЯКИН: Конечно. У меня во Франции стоит маленькая модель, сделанная из керамики, проекта. Но я уже повторял, что у меня ощущение, как будто я сталкиваюсь с беднейшей страной. Обычно люди всегда разводят руками и говорят: «Вы же сами понимаете. Денег нет». Денег нет в основном на проекты, связанные с памятниками, с искусством. В общем, на искусство денег нет. Поэтому я думаю, что Вам нужно подымать большую общественность. Вдруг и прислушаются к этому гласу вопиющих.

К. ЛАРИНА: Алло! Здравствуйте!

СЛУШАТЕЛЬ (по телефону): Алло! Здравствуйте! Будьте добры, можно сказать мне Михаилу?

М. ШЕМЯКИН: Да, я слушаю.

СЛУШАТЕЛЬ (по телефону): Дорогой и любимый Михаил! Вы не удивляйтесь, что я Вас так называю. Мне 78 лет, я знаю Вас очень давно, слежу за Вами, восхищаюсь бесконечно, уважаю бесконечно! Желаю Вам много здоровья и много ещё творить для нашей родины. Спасибо Вам.

М. ШЕМЯКИН: Спасибо.

К. ЛАРИНА: Очень приятно это слышать. Спасибо. Ещё Петербург. Здравствуйте!

СЛУШАТЕЛЬ (по телефону): Здравствуйте! Я из Санкт-Петербурга, Нина Васильевна. Я хотела уточнить. В какие года учился г-н Шемякин, что не разрешали, у него было такое стремление к знаниям. Я 1944 года. У меня до сих пор в папке вырезки и Дега, и Сезанна.

К. ЛАРИНА: А откуда Вы их вырезали?

СЛУШАТЕЛЬ (по телефону): Из «Работницы». У меня вот папка лежит.

К. ЛАРИНА: Что ж Вы «Работницу» не читали, Михаил! Давайте дальше пойдём. Алло! Здравствуйте!

СЛУШАТЕЛЬ (по телефону): Здравствуйте. Меня зовут Татьяна. Я из города Домодедово. Хотела задать вопрос Михаилу Шемякину. Будет он ещё делать какие-нибудь передачи на канале «Культура»? Такие великолепные передачи, интересные.

К. ЛАРИНА: Спасибо за вопрос.

М. ШЕМЯКИН: Отвечаю на первый. Я охотно верю, что в «Работнице» что-то печатали, так же, как печатали в журнале «Новый мир» Булгакова…

К. ЛАРИНА: В журнале «Москва».

М. ШЕМЯКИН: И по ночам это ходило по Петербургу частями. И плюс ко всему было издательство «АХР», Художники Революции. В то время они печатали и Ренуара, и Ван Гога. И импрессионистов, и даже кубистические работы Пикассо. Я учился в конце 50-х годов и то, о чём я говорил, это не для того, чтобы вызвать жалость к нам, бедным художникам, а просто констатировать факты. Потому что многие люди были выгнаны вместе со мной именно за любовь к Ренуару, к импрессионистам. Хотя сегодня это звучит дико. Что касается второго вопроса, я только что закончил во Франции работу для канала «Культура», сделано 8 новых фильмов по 40 минут.

Они, по-моему, уже демонстрируются. К сожалению, передачи, я слышал, идут после часа ночи, мне звонят художники с Северного Кавказа, потому что некоторые пояса временные, люди смотрят программу после трёх часов ночи. Конечно, это всё недоброжелатели делают. Но кто-то смотрит. Работа продолжается. Сейчас мы обмозговываем, как говорят в России, новую серию программ, но к ним нужно очень долго готовиться. Во всяком случае, если Вас интересует и вдруг Вы будете в Петербурге, несколько месяцев будет проходить в моём фонде на Садовой, 11 выставка «Шар в искусстве». Как раз связан с работой моего исследовательского института.

К. ЛАРИНА: Ещё звонок. Алло! Здравствуйте!

СЛУШАТЕЛЬ (по телефону): Алло! Добрый день. Здравствуйте.

М. ШЕМЯКИН: Добрый день.

СЛУШАТЕЛЬ (по телефону): Михаил, это Блудников из «Берегов Невы».

К. ЛАРИНА: Это Валера?

СЛУШАТЕЛЬ (по телефону): Валера, Валера.

К. ЛАРИНА: Здравствуй, дорогой.

СЛУШАТЕЛЬ (по телефону): Извини, Миш, поздравить не берусь, но хочу задать вопрос такой. Испытываешь ли ты чувство глубокой неловкости, а может быть и стыда за эту награду? Помнишь, как мы в школе иронизировали по поводу Аникушина и прочих? Или ты думаешь, что что-нибудь изменилось с тех времён?

К. ЛАРИНА: Спасибо, Валера.

М. ШЕМЯКИН: Нет, дело в том, что был такой небольшой банкет в честь полученного мною ордена, по-моему, это называется орденом, а не медалью. Орден Дружбы. Я получал с какими-то чёрными людьми из Нигерии. Конечно, слегка меня это озадачило, потому что я знаю, что это бывший орден Дружбы Народов. На банкете, который был сделан в узком кругу друзей, встала одна галерейщица, близкий друг нашей семьи, кабардинка, и сказала: «Мы так рады, что ты получил этот орден, потому что никто так бережно к дружбе не относится. Твоя дружба с Высоцким, с друзьями юности, преданность дружбе. Мы это воспринимаем, как именно то, что тебя отметили, как человека, который верен своим друзьям».

И в этот момент мне стало гораздо легче на душе.

К. ЛАРИНА: А я скажу, что Валерий Плотников – это без лишних эмоций, выдающийся фотохудожник, который сейчас живёт в Санкт-Петербурге, замечательный фотограф. Я так понимаю, знаком…

М. ШЕМЯКИН: А это Валера Плотников?

К. ЛАРИНА: Это Валера Плотников был.

М. ШЕМЯКИН: А! Ясно. Валера, большой привет тебе, милый.

К. ЛАРИНА: Последний вопрос, поскольку время заканчивается, но не могу его не задать. По поводу Охта-центра, этой газпромовской башни. Ваше отношение к этому. На Ваш взгляд, возможно ли что-то сделать общественности и той же интеллигенции, чтобы избежать этой казни в Петербурге? Архитектурная казнь.

М. ШЕМЯКИН: Очень хорошо сказано. Я был один из первых, кто выступил против проектов Гергиева. Валера друг, но Петербург дороже. Против Маринки-2, которая должна просто-напросто уничтожить историю Мариинского театра, затмить его силуэт. Эта стеклянная какашка, извините за выражение. Второе – это истребление памяти того же Мариинского театра. Это пожар, а после пристройка к мастерским декоративным этой безобразной коробки цементной, в которой сейчас Валера махает палочкой, этот концертный зал. Всё это мило, я понимаю, нужно. Можно строить, мне все проекты нравились.

Но не уродовать ни Мариинский театр, ни уничтожать историю Петербурга. Что касается этого банана, как его прозвали в народе, я считаю что это позорная история. Мало того, что эти люди, которые гребут деньги лопатами и не знают, куда их девать. Ведь на сегодняшний день, когда мы кричим, что многим есть нечего и действительно знаем, сколько миллионов людей живут за чертой бедности. Это слова того же Владимира Владимировича Путина из недавнего выступления.

Я думаю, что эти деньги, которые должны тратиться на эту безобразную загогулину, которая испортит вид Петербурга, лучше бы их бросили на какие-то общественные дела, на помощь детям, инвалидам или на искусство.

К. ЛАРИНА: А с точки зрения архитектурной, это вообще заслуживает какого-то внимания и обсуждения?

М. ШЕМЯКИН: Я очень люблю современную архитектуру. И сам проект отнюдь неплохой, но если он наносит ущерб силуэту Петербурга – это преступление против города. Вы знаете, что ЮНЕСКО хочет или уже вычеркнула Петербург из памятников, которые нужно защищать. Потому что они понимают, что защищать скоро будет нечего. А я никогда не забуду выступление замечательного человека, перед мужеством и талантом которого я преклоняюсь – это Даниил Гранин, который выступил и сказал, что фашисты столько не нанесли ущерба своими бомбёжками, сколько нанесли ущерба Петербургу эти новые русские, которые разрушают его ради этих новоделов. Я полностью подписываюсь под этим.

К. ЛАРИНА: Мы вынуждены заканчивать. Ужасно жалко. Время не хватило поговорить о театральных проектах, о выставках возможных в России. Я думаю, что они обязательно будут. Спасибо Вам большое. И до встречи.

М. ШЕМЯКИН: До свидания.