О Михаиле Шемякине можно писать по поводу и без повода, его вклад в мировое искусство настолько велик, что, даже если бы он вдруг завтра перестал работать, сделанного им вполне хватило бы, чтобы навеки войти в анналы мирового искусства. Без малейших скидок его можно поставить вровень и с великими мастерами эпохи Возрождения, и с великими импрессионистами, и с великими художниками нашего времени – при том, что он уникален и ни на кого не похож.

Но журналистика – искусство момента, мы все-таки предпочитаем иметь «информационный повод», чтобы человека о чем-то спрашивать. И вот такой «повод» недавно «случился»: 25 лет без Высоцкого, которому Шемякин был ближайшим другом. Сам гениальный художник – и друг гениального Барда.

Со дня смерти Высоцкого прошло 25 лет. Его имя в Израиле свято. Его песни с успехом поются на иврите – есть у нас такой талантливый популяризатор его творчества Михаил Голдовский. И что интересно — песни Высоцкого так же популярны у коренных израильтян, как и у бывших советских людей. И популярность его песен со временем только возрастает. В чем секрет этого феномена?

Я объясняю этот феномен его колоссальным диапазоном. И феноменальной энергетикой, которая исходит из его творчества. В Нью-Йорке его однажды узнал по голосу шофер такси – черный…

Когда они приезжали с Мариной Влади в Голливуд, как Марина сама сказала, «обычно всегда Володя был на Западе мужем Марины Влади. А в Голливуде, после того как Володя исполнил несколько песен и все актеры Голливуда толпами ходили за ним, то я поняла, что я превратилась в жену Высоцкого».

Но этот феномен не только Высоцкому принадлежит. Он также присущ каждой большой Личности, большому Таланту. С детских лет я любил песни в исполнении Ива Монтана, который оказал колоссальное влияние на молодежные российские группы. Я уж не говорю об Эдит Пиаф, Шарле Азнавуре… Я полюбил их еще тогда, когда жил в России и ни слова не понимал по-французски. Я думаю, что не всегда язык играет главную роль. Просто у таких певцов чувствуется энергетика, ритм.

Прошло столько времени! Ведь это для нас Высоцкий – легенда. Для вас он был просто другом. Вы были молоды, талантливы, хотели завоевать мир… Изменилось ли со временем ваше к нему отношение? Изменился ли масштаб вашего восприятия?

Я и в то время понимал, что это — громадная величина в области поэзии, и просто обожал его и очень чтил как личность. Поэтому у меня отношение к нему не менялось — я уже в то время понимал, кто мой друг.

А на сегодняшний день я заключил контракт с издательством «Виа Нова», и к ноябрю, надеюсь, уже будет издана книга, куда войдут 42 иллюстрации, связанные с творчеством вот этого большого для меня человека, который для меня всегда был тем, кто он и есть.

Марина Влади удивлялась – что связывало вас с Высоцким кроме таланта и любви к пьянкам?

Глупая фраза, правда? Но ей я ответил – достаточно хоть первого, хоть второго.

Что вас связывало на самом деле? Как вы познакомились?

Нас познакомил Барышников, и с первой же встречи у нас возникла душевная близость. Барышников в то время жил у сестры Марины Влади, замечательной актрисы Одиль Версуа (псевдоним Татьяны Поляковой), которая, в принципе, и способствовала карьере Марины.

Вы не считаете себя эмигрантом, потому что вас из бывшего СССР выгнали. Нам, бывшим советским евреям, внушается, что мы не эмигранты, а новые репатрианты, то есть люди, вернувшиеся на историческую родину. А что это меняет? Я думаю, так или иначе мы оказались эмигрантами – людьми, по тем или иным причинам покинувшими родину… Даже прижившись, мы остаемся своими среди чужих, чужими – среди своих. Как вы считаете?

Сейчас ситуация изменилась. С тех пор как рухнул этот громадный глиняный колосс и границы открылись, я, как вы знаете, часто бываю в России. Сразу скажу, что переезжать туда не собираюсь.

А что касается ощущения себя изгнанником и эмигрантом… В принципе, я себя чувствовал духовным эмигрантом еще тогда, когда жил в стране, в которой я родился. Несовпадение моих взглядов с теми, которые проповедовались в бывшем Советском Союзе, делало меня уже где-то изгоем – и для партийных властей, и для милиции, и для общества. Поэтому поневоле люди, подобные мне, уходили в себя.
18 лет я жил за границей с твердым убеждением, что никогда в данной жизни, в данном воплощении я на эту землю уже ногой не ступлю. Но случилось так, что на сегодняшний день я бываю в Петербурге, бываю в Москве, в том городе, в котором я родился, и, самое главное, я более активно служу России, чем служил в свое время, будучи изолированным от нее. На сегодняшний день просто само сознание изменилось.

Вам не пришлось вести борьбу за выживание, как обычным эмигрантам, – вы приехали на Запад уже состоявшимся художником. Считаете ли вы себя выдающимся?

Вы знаете, человек, который считает себя выдающимся, или гениальным, или чрезвычайно талантливым, — он уже заранее обречен на большие неудачи на своем творческом пути. Потому что только критическое отношение к самому себе позволяет человеку развиваться как личности – идти куда-то вперед, и как художнику – искать новые пути, действительно открывать что-то новое в сложнейших современных путях, на которых блуждает искусство сегодняшнего дня, где оно ни было – в России или на Западе.

Как вы относитесь к многочисленным званиям и наградам, которыми вас награждают? Какая из них для вас – самая дорогая?

Никак. Единственная награда, которую я хоть как-то ценю, – это рыцарский орден, это орден «Рыцарь искусства», который мне в свое время вручили во Франции. От министра культуры. Это «Шевалье де летр де гар», и это – единственная награда, которую я иногда надеваю на приемы. А так вообще все многочисленные награды – они у меня пылятся в ящике. Тем более что все, что на сегодняшний день дается в России, не очень-то хочется принимать. Потому что чаще всего там что-то покупается. То, что там творится в плане награждений друг друга, напоминает какую-то скверную комедию.

У вас есть проект памятников праведникам мира. Кому и в каких странах могут быть поставлены такие памятники?

Я очень много изучал и до сих пор изучаю трагедию Холокоста. У меня много работ, связанных с ней.

Проект выставлялся в Вашингтоне. Он рассчитан на шесть пирамид. И в каждой пирамиде должно быть по миллиону имен погибших евреев, а устанавливаться он должен в тех странах, где были те праведники, которые спасли наибольшее количество людей. Я думаю, возможно, это Норвегия. Нашли японского «Шиндлера», который спас десятки тысяч евреев. Там, где он родился, должна стоять пирамида…

Когда я встречался с главным раввином России Берлом Лазаром, который увидел фотографии «Врат ада» и самой пирамиды, он сказал, что это «самый интересный, самый четкий и самый ясный проект», который он видел. Он сказал, что это — проект необычайного трагизма и необычайной «нужности», как он выразился. Но он сказал, что в России очень трудно найти деньги для воплощения этого проекта.

А в Израиле есть ваши работы?

В «Яд ва-Шем» есть моя работа, и в Музее в Тель-Авиве – работа, посвященная польским еврейским детям и учителю, шагнувшему с ними вместе в газовую камеру, Янушу Корчаку. Вторая моя работа в этом музее – это трансформация Марка Шагала «Скрипач на крыше». У меня это – скрипач, который играет на крыше крематория.

Если бы вы могли охарактеризовать сегодняшний мир одной краской радуги, какой бы вы ее охарактеризовали?

Я сам изобретаю краски, сам изобретаю названия. Поэтому сегодняшний день я бы выразил таким широким мазком той краски, которую я называю «тревожной». Цвет объяснить сложно, это надо видеть.

В искусстве самое интересное – это момент творчества. Как рождается замысел картины?

Вот эти все разговоры о творчестве, о создании – они меня всегда раздражают. Часто происходит так – есть заказ, есть и творчество. Часто художник делает что-то для себя, совершенно не размышляя о том, что он даже будет это показывать кому-то. Творческий процесс — это настолько сложное и мистическое явление, пожалуй, одно из самых загадочных явлений в человеческом бытие. Это не может разгадать ни один ученый, ни один психолог, ни один исследователь глубин человеческого духа. Поэтому все эти разговоры, мне кажется, они немного притянуты за уши. Конечно, есть и вдохновение, и во сне приходит, но, прежде всего, это колоссальный труд. Труд, труд и еще раз труд. Каждодневный труд.

Известный юморист Михаил Задорнов сказал, что в Америке созданы исключительные условия для жизни тела, но Россия пока что еще остается оплотом жизни души. Согласны ли вы с этим утверждением?

С этим утверждением Задорнова не согласен, потому что вот эти беспрерывные разговоры о величии российского духа – они всем уже поперек горла костью. Разговоры о духовности России, о духовности россиян. Вот они сейчас мне показали свою духовность – более жадных людей, чем сейчас россияне, я вообще не встречал. У них бешеное количество денег и такое же немереное количество жадности. Поэтому все разговоры о духовности России, – они мне весьма тошнотворны.

Мистика причудливо вплетена в ткань вашей жизни. Вы даже живете в том месте, пейзаж которого вам приснился. Насколько вы прислушиваетесь к «посланиям свыше» и насколько «в дело» вмешивается рассудок?

Вы знаете, я с детских лет увлекаюсь, вернее, не увлекаюсь, а это является частью моего бытия – это изучение философии, религиозных философов, отцов церкви. Но ко всему, что связано с поисками чисто духовных откровений, озарений, нужно относиться весьма осторожно, не путать какие-то безумные сны с божественными откровениями, что бывает у людей. Поэтому я пристально стараюсь прислушиваться к тому, что называется шепотом потустороннего мира, который иногда подсказывает и нужные решения, и открывает новые горизонты – я думаю, это нормально совершенно.

Вот у меня настольная книга – «Мировоззрение талмудистов в выдержках из главнейших книг раввинских письменностей». Изучая, что говорили древние раввины, я нахожу многие ответы на волнующие меня вопросы.

Вы каббалой случайно не увлеклись? Это сейчас модно в Америке.

Да, у меня есть каббала тоже, я пытаюсь изучить для себя что-то интересное. Но в любом плане я интересуюсь многими религиями, и для меня это все очень интересно и важно, во всяком случае, для моей души – если она существует у людей.

Вы что, не верите в существование души?

Нет, это я говорю с иронией.

В одном интервью вы сказали: «Я живу в цивилизованном мире, ненавидя его до глубины души…»

Вы не верьте всему, что обо мне пишут. Вот сейчас мне прислали газету… Вы знаете, наверное, что я давно уже не пьющий человек. Это не секрет.

А в американской газете написали, что утром Шемякин в своем американском поместье помянул Володю Высоцкого стопкой водки и заперся в мастерской. Так что… то, что написано, не воспринимайте слишком серьезно.

У вас очень странные шрамы. Шрам – это украшение мужчины?

Мой шрам на лице имеет отношение к творчеству – это ожог. Это не то что пишет Лимонов в своих книжонках, где он пытается всегда меня задеть и этим привлечь внимание к своей литературе. Он пишет, что Шемякин порезал себя бритвой… Нужно просто знать, что такое шрам от ножа или бритвы и что такое – шрам от ожога. Они отличаются значительно, и нормальному человеку это видно. Просто в литейной мастерской на меня упала раскаленная решетка и оставила несколько отметин.

Несмотря на то что вы не возвращаетесь в Россию жить, вы бесконечно возвращаетесь туда работать – балет «Щелкунчик», памятник Собчаку, детям – жертвам пороков взрослых… Что вас туда так тянет?

У меня сейчас там много работы. Я устраиваю там экспозиции, у меня есть филиал моего института и Фонд художника Шемякина. Наш фонд занимается детьми Костинской колонии, вот уже много лет мы помогаем душевнобольным детям. В России очень много проблем, и, естественно, хочется помочь. Не говоря уже о творческой работе, связанной с театром. Я всю жизнь посвятил пропаганде российского искусства — издавал журналы и пластинки, устраивал экспозиции… На сегодняшний день я счастлив, что вот уже шесть лет работаю в Мариинском театре, прославляю его, заставляю аплодировать и американцев, и французов моему «Щелкунчику». Много чего сейчас делается в России того, что заставляет меня туда приезжать и работать.

Можете ли вы о себе сказать, что вы – счастливый человек, потому что занимаетесь своим делом, потому что испытываете наслаждение от того, чем занимаетесь, и удовлетворение от того, что ваши работы влияют на этот мир, делают его красивее и благороднее?

Вы знаете, абсолютно счастливым может быть только кретин, но в любом плане человек должен быть доволен и благодарить Господа за ту судьбу, которую он имеет. Я считаю, что у меня, слава Богу, на сегодняшний день не самая печальная жизнь. Но самая, конечно, моя большая благодарность Небу за то, что я служитель Храма искусства. Это великая честь.